Бабушку звали ДУШЕЧКА

Так уж получилось, готовя книгу воспоминаний о родной деревне и земляках, о своей семье, рассказывала я о родственниках только по отцовской линии, потому что все они были туремские. А вот мамина линия осталась в стороне, поскольку была мама родом из Мигнович, хоть и стала потом до капельки туремской, практически вся её взрослая жизнь здесь прошла.

И показалось мне это крайне несправедливым. Ведь в мамином роду было тоже немало интересного, яркого. А какие характеры! Одна баба Душечка чего стоит!

Вообще-то она была Евдокия Денисовна Макеенкова, в девичестве Тюрина. Но в деревне Мигновичи все звали её Душечка, от слова душа. Много лет уже нет бабушки на свете, а земляки до сих пор вспоминают её с теплотой, уважением и любовью. Не помнят уже имени-отчества, а просто «баба Душечка!» И какая она была добрая, по-детски чистая, абсолютно незлобивая, помнят хорошо.

Да, именно такой она и была: словно ангел, спустившийся с небес и состарившийся на земле, среди грязи, зла и пороков, сумевший ничего из этого плохого в свою душу не впустить. Потому, наверное, и приклеилось к ней это имя — Душечка.

Близко узнала я свою бабушку только став взрослой. В детстве она существовала для меня почти сказочно. Мама, отправляясь её навестить, обещала привезти нам от неё козьего молока (всё бабушкино хозяйство тогда составляла коза). Мы с сестрой ждали этого козьего молока, как какого-то чуда, — в нашей деревне никто коз не держал!

Приехавшая от бабушки мама доставала из-за пазухи бутылку с молоком (чтоб не замерзло!), и мы не могли дождаться, когда же оно согреется.

Молоко действительно было несказанно вкусное: сладкое, густое, не сравнимое ни с какими другими деликатесами. Да и были ли они, эти деликатесы, в нашем бедном деревенском детстве 50 — 60-х годов. Изредка скромные конфеты — подушечки, вот и вся радость.

Любила мама рассказывать про эту самую бабушкину козу, гораздую на всякие проделки. Ох и намаялась с ней бабушка. Как-то раз пропала её козушка: всю деревню вдоль и поперек обошла — нигде нет. Словно кто украл. Но бабушка, по своей извечной доброте, эту версию в расчет не брала: никто в их деревне на такое не способен, считала она.

Тщетно проискав козу и нигде её не найдя, бабушка, опечаленная, брела к своей хатке: эта животина была для одинокой старушки почти членом семьи, без неё и поговорить-то не с кем.

От горьких дум оторвало её жалобное блеяние. Доносилось оно откуда-то сверху, едва ли не с неба. Бабушка подняла голову и увидела свою бородатую красавицу на крыше чужого сарая. Заметив хозяйку, коза подала голос, чем себя и обнаружила. На радостях бабушка и ругать свое беспокойное сокровище не стала, повела домой, приговаривая: «Нашлась моя козушка!»

А вскоре приключились с козой другие напасти. Паслась она в стаде, и деревенские мальчишки повадились кататься на ней верхом. Целый день елозят, козе и травку пощипать некогда. Приходила она с поля голодная, молока не давала. Пришлось бабушке с козой расстаться.

Одно время уезжала баба Душечка к дочке Нюре в Питер — «сколько ж одной-то маяться?!» Но городская жизнь, хоть и комфортнее деревенской, ей не понравилась. Вернулась она вскоре в свои Мигновичи.

Ну а когда она ещё больше постарела и послабела, забрал ее старший сын Иван к себе в Белоруссию. Но пожила она там мало: сын тяжело заболел и вскоре умер.

Вот тогда и забрала её наша мама (Фрося, как бабушка дочку называла) к нам в Туремск, где она и прожила все оставшиеся шесть лет своей жизни, её не стало 22 сентября 1976 года.

Сблизились мы с бабушкой и подружились. Была она тихая, безропотная, — никогда голоса не повышала, — и очень добрая. Да и внешне: маленькая, худенькая, хрупкая — действительно Божий одуванчик!

Оставались мы вдвоем с бабушкой частенько дома одни, занимались разными хозяйственными делами и беседовали, беседовали… Бабушка рассказывала про свою большую и трудную жизнь, а я слушала, слушала… И казалось мне все это интереснее всех книг и фильмов.

Совсем молодую, «семнадцатым годом» выдали её замуж. Ни о какой любви она тогда ещё и думать не думала, как и её суженый, такой же юный, как она: решили за них все родственники. Какое-то время жили, хоть и вместе, но поврозь.

От такого своего непутевого замужества отправилась Дуня вместе с другими деревенскими женщинами в Киев Богу молиться. Всю дорогу шли только пешком, да к тому же и босиком. И не только потому что бедно

жили, никакая скромная обувка такой путь не выдержала бы. Но главное, все они свято верили: к Богу на поклонение надо идти только через испытания и трудности, избив в кровь ноги, сохранив при этом в чистоте душу.

Шли долго, но с радостью. Поклонились, помолились и, набравшись душевных и телесных сил, отправились тем же путем обратно.

Наверное, Господь просветил её душу, вернулась Дуня в семью, к мужу и свекрови. И пошло все, как в поговорке: стерпится — слюбится.

Целых шесть лет не было у Авдотьи с Марком детей. А потом послал Господь аж семерых, одного за другим. В 1914-м родился Иван, в 19-м — Феня, в 21-м — Андриян, в 23-м — Фрося, в 25-м — Нюра, в 28-м — Афанасий. Был ещё Ефим, умер в младенчестве. Остальные, все шестеро, выжили, выросли, у каждого сложилась своя судьба. Имена всем давал батюшка при крещении в церкви. Все как положено на христианской Руси.

О муже своем Марке бабушка рассказывала мало. Но, судя по сохранившейся в семье единственной его фотографии, в какие-то годы служил он в царской армии, о чем говорит военная форма тех времен.

Жили просто и бедно, как и большинство деревенских людей. Крестьянствовали, дед занимался извозом: ездили на лошадях за лесом или чем-то другим далеко, в Белоруссию, куда-то ещё. По зимней дороге, в мороз и пургу, в немудреной одежонке и такой же обувке натерпелся дед всякого лиха. На себя внимания обращать не приходилось — надо было поднимать шестерых детей.

Такая жизнь на выживание привела к плачевному: дед простудился, заболел воспалением легких, стал постоянно кашлять, слабеть. В наше время его быстро поставили бы на ноги. А тогда — медицины никакой, тем более в деревне, об антибиотиках и слыхом ещё не слыхали. Бабка Надежка отпаивала его горячим молоком с маслом, разными снадобьями. Но ничего не помогло. В 1930 году Марка Киреевича не стало.

Маме моей было тогда семь лет. На всю жизнь врезалась ей в память такая картина: везут отца хоронить, а вокруг гроба все шестеро детей, мал мала меньше. Вся деревня глядела на это и плакала, всем сердцем им сострадая.

Авдотья вместе со свекровью Надеждой теперь поднимали детей одни. В деревне началась коллективизация, но женщины в колхоз не вступили, считая это безбожным делом. Остались единоличниками, а это значит полуголодное существование.

Дети подрастали, становились помощниками во всем. Не избалованные жизнью, никакой работы не боялись. Мама наша, к примеру, умела все: и жать, и косить, и прясть… Легче сказать, чего она не умела.

И к наукам имели стремление. Иван выучился на фельдшера. Фрося тоже пошла в медицину, но это чуть позже, окончив в Смоленске фельдшерско-акушерскую школу.

Когда грянула война, вся эта великая беда обрушилась и на их семью. Иван и Андриян ушли на фронт. У обоих в 41-м родились дочки: Людмила у Ивана, Анна у Андрияна. Ане было всего две недели, когда отец ушел воевать. Он так и не вернулся к дочери, к своей семье: погиб под Горками, недалеко от родных мест.

Долго родные не знали о его фронтовой судьбе. Один односельчанин видел, как его ранило, как он просил о помощи. Рассказал он потом нашей бабушке все, что видел, как умирал её сын. Через много лет следопыты разыскали место, где он похоронен: деревня Гагоки Могилевской области.

На Ивана, служившего военфельдшером, тоже пришла похоронка. Мать оплакивала обоих сыновей, молилась за них.

Здесь, в тылу, война тоже не щадила никого. Враг бесчинствовал на оккупированной территории. Зверски расстреливали евреев, которые жили рядом в Татарске и в Кадине. Бабушка не раз вспоминала, как слышала автоматные очереди, прошивавшие насквозь душу. Две маминых одноклассницы по Бохотской школе тоже попали в этот беспощадный круговорот смерти. Лишь на довоенной маминой школьной фотографии, сохранившейся у нас, они живут и поныне.

В 43-м году, отступая, обезумевшие фашисты сжигали все на своем пути: подносили факел к крыше домов и шли дальше, оставляя после себя лишь выжженную землю. Сгорела деревня Мигновичи. Люди переселились в землянки.

Но и в такой страшной беде выжили, не сломились, постепенно вылезая из землянок.

И словно в утешение за все беды послал Господь Авдотье великую радость. Однажды поздним вечером к ней постучали. Она вышла, спросила кто. В ответ голос: «Мама, открой, это я, твой сын Иван!» Она не узнала его по голосу и не поверила: «Мой сын погиб, уходи!» Но он не отступал, всё твердил: «Мама, это я, Иван!»

Она открыла дверь, увидела сына и рухнула без памяти. Так вернулся поистине с того света один из её сыновей.

Ну а после войны жизнь пошла своим чередом. Все дети бабы Душечки нашли свое место в жизни, трудились, служили людям, унаследовав от матери её доброту. Иван Маркович Макеенков жил в Белоруссии, много лет отдал сельской медицине, люди уважали его и ценили. Но прожил он мало, всего 56 лет. Бабушка наша оплакивала старшего сына до конца своих дней, очень его любила. И он относился к матери с особой нежностью и заботой.

Фрося, Ефросинья Марковна, наша мама, 44 года трудилась в глубинке фельдшером, тоже не жалея себя.

Феня, как и Нюра с Афанасием, жила в Ленинграде. Красавица Феня прожила всего 41 год. Детей не имела, муж был непутевый. Была она очень похожа на бабушку, по ней можно представить, какой Дуня была в молодости — тоже красавицей.

Помню, как приезжала тетя Феня к нам в гости в последний раз, подарила мне и сестре чудесные свистульки-соловьи. Чувствовала, что прощается с нами, но слез ее мы не видели. И её тихо и скорбно оплакала мать.

Нюра вышла замуж за фронтовика, инвалида войны (ушел на фронт добровольцем). Он влюбился в неё по фотографии: увидел её фото и сказал: «Вот на ней я и женюсь!» Прожили они вместе до самой его кончины. Больше Нюра замуж не выходила, долго жила вдовой. Тётя Аня и ее муж Владимир Павлович многое сделали для нашей семьи. И это незабываемо.

Афанасий тоже был похож внешне на бабушку. И такой же с юмором, как она. Век его тоже был недолгим — 62 года.

Вспоминаю я свою бабушку и думаю: как много горя и боли прошло через её сердце. Но она никогда не роптала, не жаловалась на судьбу, все принимала по-христиански терпеливо, смиренно. Никакие беды не озлобили ее в этой жизни, скорее наоборот — сделали добрее и мудрее. Она всем желала только хорошего, за всех молилась. Помню, как она говорила: «Если тебя обидели твои дети, никогда не плачь так, чтобы слезы упали на землю, утри их фартуком. Материнские слезы — святые. Если они упадут на землю, Господь этого не простит, беда будет детям».

Она умела просить прощения, даже когда обидели её, а не наоборот. Был случай, за который мне стыдно до сих пор. Однажды на какое-то её спокойное замечание ответила я грубовато. Она помолчала, потом тихо промолвила: «Прости, что я тебе не в лад сказала». Я залилась краской и потеряла дар речи. Еще один урок смирения и мудрости получила я от своей бабушки.

А сколько в бабе Душечке было фольклорного народного юмора! Она любила говорить в рифму, на ходу сочинять присказки. И всё получалось у неё складно, а главное — с любовью. Никто на неё никогда не обижался, как и она ни на кого. Многое уже подзабылось, но любимую её присказку помнят до сих пор: «Чтоб тебе полепшало!» Это значит: «Чтоб вам полегчало и чтоб вы были здоровы и счастливы!»

Она раздаривала эту присказку направо и налево, и люди в ответ улыбались. Какая-то чудодейственная сила была в этом простом и добром пожелании, как и в самой бабе Душечке. Она пыталась наполнить этот суровый мир любовью, вытеснив зло, чтобы каждому стало хоть чуточку легче жить.

Наверное, помогала бабушке оставаться такой и не сдаваться под ударами судьбы вера в Бога, истинная, глубинная, всепобеждающая. Она регулярно посещала храм, благо был он в их деревне, молилась за всех, близких и далеких. А когда из Мигнович уехала, душа её разрывалась на части: «Как же можно жить без храма, без исповеди и причастия?!»

Бабушка пронесла свою веру через годы, десятилетия безбожия. Несмотря ни на какие перипетии судьбы, ни на шаг от неё не отступила, сохранив тем самым свою незамутнённую душу.

Храни тебя Господь во Царствии Небесном, Евдокия Денисовна, Авдотья. Баба Душечка!

Галина МАЧУЛЬСКАЯ