УДИВИТЕЛЬНАЯ НОЧЬ

Я хочу рассказать о своей бабушке Еве, об одном дне, а если точнее, ночи, проведённой ею в оккупации, или, как она говорила, «под немцами»

Морозной зимней ночью, уложив малолетних детей спать, Ева пекла хлеб. Ночью потому, чтобы немцы или полицаи не учуяли хлебный «дух», не пришли и не отняли последнее.

В неярком свете коптящей лучины на столе лежали четыре маленьких круглых буханочки хлеба. Только Ева сняла со сковороды последнюю, пятую буханку, как в окно негромко постучали. Она замерла и прислушалась, стук повторился.

Накинув на себя старенькую фуфайку Ева вышла в сени, откинула крючок и открыла дверь. На крыльце перед женщиной в ярком свете Луны, одетые в белые маскировочные халаты, стояли два человека. Рядом, воткнутые в сугроб, две пары лыж и лыжные палки. Поздоровавшись, мужчины попросились войти в избу.

— Входите, конечно, — сказала Ева и, посторонившись, пропустила их. Мужчины вошли, сели на лавку у стены и рассказали, что они партизаны, идут с задания к месту их постоянной дислокации. А сейчас остановились в ближайшем лесу на отдых. Ещё сказали, что среди них есть раненные, что нет совсем продуктов, и не может ли хозяюшка чем-нибудь помочь им.

Выслушав партизан, Ева молча шагнула за печь, где у неё в тайнике была припрятана последняя трубка домотканого льняного полотна, припасённой для подрастающей дочери. Достав, отмотала изрядный кусок и, надрезав край ножом, оторвала. Аккуратно сложив, положила на край стола для перевязки раненых. Затем, взяв две буханки хлеба, стала заворачивать их в ветхое льняное полотенце. На секунду задумавшись, добавила третью.                                         

— Детям пока хватит, а я как-нибудь обойдусь, — произнесла она.

Больше дать было нечего. Корову-кормилицу ещё летом забрали фашисты, только в подполе ещё оставалось ведра полтора картошки, да ещё немного муки в чулане.

Партизаны встали, поблагодарили хозяйку за всё и пошли из избы на улицу. Ловко надели лыжи и, встав один за другим, быстро по своей же лыжне пошли в сторону леса.

Вот уже в ночном воздухе растворились две маленькие точки уходящих, а Ева всё стояла и смотрела им вслед.

Люди ушли, и только в ярком свете Луны отчётливо блестел лыжный след, уходящий от крыльца в сторону леса.

Женщина закрыла дверь, вошла в избу и, сев на лавку, стала думать, как же ей теперь быть? Утром полицаи будут делать ежедневный обход деревни, увидят след от лыж и потащат тогда её с детьми в комендатуру… А там понятно, хорошего от врага не жди.

Может, как выход — разбудить детей, собрать их, уйти в лес и попытаться спрятаться? Но как, опять же, это сделать лютой зимой, без еды? И это ведь не на один день, а значит, насовсем. Пустое всё это будет дело, осознала она, да и фашисты с собаками отыщут их за пару часов.

— Будь, что будет, — решила Ева, — никуда не пойду из своего дома.

Она встала, подошла к углу избы, где висела икона, стала на колени и начала молиться. Так усердно и долго молилась, что там же, даже не заметила, как уснула…

Проснулась от какого-то страшного шума и грохота. Сначала подумала, что это немецкие танки вошли в их деревню Ивкино, но потом поняла, что нет, это не танки, а что-то другое.

В чём была Ева выбежала в сени, распахнула дверь на улицу и… не поверила своим глазам. Буря, страшная буря, сменив тихую лунную ночь, бушевала на улице. Ветер раскручивал снежный вихрь, бросая в лицо снежные иглы.

В этой кутерьме скрылось всё! Не стало видно не только лыжни, но даже молодой рябинки, которая росла буквально в двух шагах от крыльца. Она закрыла дверь, вернулась в избу и снова стала перед иконой на колени. Ева долго молилась и благодарила Богородицу, которая спасла её, её детей, партизан, а может и ещё кого-то, кто в это время нуждался в помощи и защите!

Р.S. После того, как немцев погнали со Смоленщины, и закончилась оккупация, несколько человек в деревне рассказывали, как зимней ночью к ним в дом приходили за помощью партизаны. Но в эту же ночь это было, или в какую другую мы уже не узнаем.                                                                  

Всё это рассказала мне сама бабушка Ева — мать моего отца, Виктора Михайловича Савкина.   

Галина ДРОЗДОВА