Предвидение Лидии Нарочницкой
Продолжение

Война застала её в родных местах в 19 лет. Мама сразу стала подпольщицей. Как она рассказывала, у них это была стихийная народная самоорганизация, к которой присоединилось несколько выходящих из окружения командиров Красной Армии. Был создан партизанский отряд. Руководил подпольем Никифор Феодосиевич Зорок, командирами партизанских отрядов были Иван Тихонович Лукашов и капитан Грицкевич. Грицкевич уже в 90-е годы глубоким стариком, но в полном здравии был у нас в гостях в Москве, мы его помним. Появление захватчиков в родной деревне в августе сопровождалось эпизодом, который вполне мог стоить маме жизни. Она немного владела немецким языком и, когда один из немцев стал похваляться скорым взятием Москвы, дерзко ответила, что «капут» ожидает не Москву, а Берлин, который уже бомбят английские самолеты. Тот злобно закричал, наставил на нее автомат и поволок к машине со старшими офицерами. Ей пришлось сказать, что с ее стороны это было не заявление, а вопрос, вокруг собралась толпа местных жителей, и в итоге ее отпустили. Хорошо, что в их местах не было эсэсовцев.

Страшные годы, чего только мама не видела. Два года она была партизанской связной и разведчицей. Переносила спрятанную в крупе рацию, выполняла другие задания, устраивала встречи. Испытывала постоянное напряжение, преодолевала каждодневный страх, когда появлялась немецкая машина.

— Наверно, в чем-то такая работа в тылу врага даже тяжелее, чем на передовой. Известно, что у немцев была сильная контрразведка, они засылали к подпольщикам своих агентов-провокаторов и уничтожили большинство подпольных организаций…

— Немцы мародёрствовали, отнимали продукты, заставляли мыть полы и стирать. Мама была очень красивая, учительница, одета как москвичка, немцы не верили, что она местная, обращали внимание, заговаривали. Родные, особенно младшая ее сестра — наша любимая тетушка Алина (тоже партизанка), боялись за нее, и самоотверженная Алина часто вызывалась идти на работы вместо мамы. Немцы заходили во все дома довольно часто, чуть ли не каждый день.

К тому же почти полгода мама, её сёстры и бабушка спасали в погребе еврейскую семью её знакомой, с которой вместе учились, — Мэры Хазановой. Представьте, фашисты заходят в дом, озираются, а в погребе сидят не дыша две несчастные женщины, и у всех замирает сердце…

Уже почти перед приходом наших войск маму арестовали по подозрению. Бабушку через несколько дней тоже забрали. Немцы хотели взять и других сестёр, но кто-то из местных предупредил, что к ним подъезжает немецкая машина. Алина и Зоя успели задами убежать в лес к партизанам. А бабушка специально осталась, чтобы задержать немцев разговорами… Её жестоко били черенком от лопаты: «Где дочки, где дочки?» Так моя мама вместе со своей мамой оказались в тюрьме. Там всех держали впроголодь, унижали. Был там, как рассказывала мама, злобный переводчик немец Карл, натравливал на неё овчарку, на допросах стремился сломить волю, командовал ей и одной арестованной старой женщине: «Сесть!», «Встать!», «На нары!», «Слезть с нар!» И вот старушка карабкалась на эти нары, а мама вспоминала: «Нет, думаю, не буду, пусть хоть убивает, встала спиной к стене, смотрю на этого Карла в упор. Он говорит: «Старуха боится, а девушка нет!» И ушёл.

У одной молодой женщины в камере был на руках грудной ребёнок, у неё пропало молоко, ребёночек пищал, пищал и умер от голода. Когда мама рассказывала об этом, у неё и спустя много десятилетий голос дрожал…

Тётя Алина рассказывала, как они прибежали в тюрьму в Монастырщине узнать о судьбе сестры и мамы, им никто ничего не отвечает, никуда не пускают. А мама услышала их голоса и запела из окна, у неё был хороший голос, так они узнали, что родные живы.

— А какую песню запела Лидия Ивановна?

— «Замучен тяжёлой неволей». Переводчик Карл тут сказал: «О, люпп-имая пэсня Лэнина».

И вот однажды немцы вывели всех на расстрел. Крики, слёзы, ноги у некоторых подкашивались. Мама говорила: «И у меня подкашивались, но я не плакала. Плакала наша бабушка: «Доченька, моя красавица, я-то что, почему ты должна такая молодая умирать?» Один молодой немец, охранник, видно, сжалился, ведь мама была такая красивая. Он подошёл к ней и шепнул: «Это не расстрел, вас в лагерь» (NichtSchiessen — Lager), и сунул маме яйцо.

Потом провели тяжелые месяцы в концлагере «Гранки», отличавшемся прямо варварскими условиями — спали на земле, заедали вши, кормили несоленой баландой из свекольных листьев прямо из корыта. Из лагеря их срочно решили этапировать на запад, ибо наши наступали, уже канонада слышна была. Погнали всех, кто в чём был, даже босых, а это был уже октябрь 1943-го. И тут узники заметили, что, если кого-то немцы недосчитывались, они уже не останавливали колонну, не прочёсывали с собаками местность. Дадут очередь и гонят дальше. В один из дней, когда смеркалось, мама с бабушкой и еще двумя узницами решились: скатились в придорожную канаву и уползли в поле. Добирались потом до родных мест. Маму, узнав, что она учительница, всюду уговаривали остаться, поскольку детей было некому учить. Хорошо, что она не осталась, а вернулась к себе домой, где все её знали. И не нужно было доказывать участие в партизанском отряде.

После освобождения маму назначили директором сельской школы-семилетки. В 22 года. В школе не было парт, их сожгли, разрушена печка, не было ничего, даже туалета. Холод. Мама всё организовала со старшеклассниками-переростками, которые не учились во время оккупации и которые ее обожали. Нашли старика-печника, сложили печь. Вырыли на улице уборные, сделали парты — фактически две скамейки разного роста. Каждый школьник утром приносил из дома одно поленце. Мама преподавала историю, географию, арифметику — учителей-то не было…

— В Михайловке вы тоже этим летом побывали?

— Конечно! В школе нас ждал директор Петр Счастливый, кстати, председатель районного Совета депутатов, и учителя Новомихайловской школы. Как тепло они нас встретили! Какое впечатление произвел директор — умница, интеллигент. Мы выступили перед ними, рассказали о маме, подарили книжки. Нас накормили необычайно вкусным школьным обедом, совершенно домашним, с малосольными огурчиками из своего огорода.

И вот мы на маленьком сельском кладбище в Михайловке. На многих крестах даже нет табличек, так, как мы поняли, до войны было принято — все знали свои могилки, а вот даты рождения мало кто знал. Трава на этих вроде непосещаемых разлетевшимися по далям родственниками холмиках покошена. На каждой могилке с Радоницы лежат бумажные цветочки. То есть чужие люди кладут на все могилы!!! Как это трогает! Было у всех у нас чарующее, умиротворённое чувство… А имена на могилках — как в пьесах Островского: вот, например, наш дед под крестом покоится рядом с нашими дальними родственниками — Подолякиными Никифором Корнеевичем и Ульяной Ликандровной…

• 

• 

В Лосево, от которого самого на лугах и холмах уже нет даже следов, мы побывали на кладбище, которое охраняется, и там все еще хоронят, там похоронен брат нашего дедушки — Егор Демьянович, участник войны, сестра Екатерина его заметила в онлайн текущем списке Бессмертного полка. Потом уже в Москве пришли к его сыну и его маме старушке Зое Егоровне в гости — трогательная встреча… Именно они сказали, что одна заинтересовавшая меня неслучайно безымянная могила под крестом рядом с нашими — могила «тети Арины». А как говаривали мама и ее сестры, именно в их «тетю Арину», где-то 1890-х годов рождения, я — Наташа Нарочницкая — рыжая!

Беседу вел Алексей ТИМОФЕЕВ.
По материалам сайта «СТОЛЕТИЕ»