Прощай, АЗА!

Давно это было, но помню, как сейчас, рассказ моего отца

С тех пор, как отгремели последние выстрелы Великой Отечественной войны, прошло уже более семидесяти пяти лет. А история, произошедшая в деревне Чистяки, передаётся здесь из уст в уста уже не одному поколению. Мы жили в этой деревне, которая стоит на берегу реки Вихры. В ней было три улицы по десять домов. А за рекой большой старый лес, бывшее владение помещика Рачинского, поэтому местные жители и называли лес «Рачинщина».
Помнит этот лес и партизан, которые сражались с полицаями — предателями Родины, и Лидию Русланову, которая выступала с концертом перед бойцами в лагере отдыха в 1943 году, когда шло наступление наших войск, и мужиков — кормильцев, рубивших лес на дрова и стройматериалы, и всякие события, происходившие на Белой дороге в этом лесу. С запада на восток через весь лесной массив тянулась она со спусками и подъёмами, с лужами и ухабами в сторону города Смоленска. Сколько пройдено по этой дороге километров пешком, сколько отвезено в город на лошадях и быках всякой всячины, перенесено на плечах поклаж с провизией и подарками из города, знали лишь ходившие по ней мои земляки. А сколько было радости, когда удавалось продать на базаре в Смоленске лишний кусок сала, курицу, яйцо, утку или гуся с поросенком в придачу!
Так и жили. Мирно трудились в колхозе, перестраивали свои дома с участков, разбросанных далеко друг от друга, в одну деревню, чтобы, как потом выяснилось, провести электричество, радио и воду.
Но не успели чистяковцы претворить свои планы в жизнь: началась война. По ночам слышались взрывы бомб над городом, монотонно вторя: «Вам, вам, вам!». Наши зенитки, не умолкая, отвечали врагам: «А вот и вам, вам, вам!».
Всполохи пламени озаряли небосвод, не давал покоя ужасный гул немецких самолетов, тяжело летевших в сторону города и вызывавший страх до дрожи и холода. Казалось, сама смерть, огромная, в чёрном плаще, закрыла ночное небо, и никогда не наступит рассвет.
Многие городские жители старались собрать пожитки и покинуть город, пытаясь найти спасение в деревнях у родственников.

Дядя моего отца — Сидор Панкратьевич, — прежде чем уйти на фронт, собрал самое необходимое, на повозку усадил жену, дочь и повез в деревню к сестре жены.
Тогда казалось, что только там, вдали от больших дорог, идущих с запада на Москву, и можно было спастись. Продукты в городе быстро заканчивались, а в деревне- кормилице всё по-другому, там всегда был запас на весь год.
Вслед за хозяевами двигалась и живность, какая у кого была. Кошку пятилетняя дочь Тамара взяла с собой и на коленях, ласково прижимая к себе, держала всю дорогу, а вот с собакой Азой было сложнее. Ей, по мнению хозяина, оставалось одно: горевать в городе со своими щенками, а их у неё было трое.

Ощенилась она в ночь, когда началась война, и всем было не до неё. Разве могли кого-то интересовать её собачьи проблемы в те жуткие, страшные дни и ночи. Было страшно и ей. Когда со свистом и воем взрывались бомбы, она прижимала лапой своих щенят плотнее к себе и, носом дыша на них, как будто говорила: «Ничего не бойтесь, я с вами и никому вас не отдам, чтобы ни случилось». Они, все трое, были такие милые. Повизгивая, по-собачьи толкая друг друга, тянули материнское молоко.
Аза в часы затишья вспоминала сытную, спокойную, довоенную жизнь, когда хозяин привозил на Сивке отходы из столовой и не жалея из ведра выворачивал в её чашку вкусную еду. Там было все: и каша, и вкусные косточки, кусочки хлеба и пирогов. Казалось, чего ещё нужно? Хотелось лишь одного — погулять. Хозяин мог только рано утром, прежде чем уйти на работу, расстегнуть ошейник. Аза за двадцать-тридцать минут успевала спуститься в овраг, заросший кустарником и бурьяном, справить свою нужду и вернуться к своему кормильцу. А тот, привязав на цепь, кормил ее вкусной едой.

А теперь хозяину не до неё, расстегнул ошейник и сказал: «Ну, Аза, хочешь, пошли с нами следом, хочешь — оставайся». Она прыгала довольная, не понимая в чём дело. Её отвязали с цепи и, кажется, не собираются привязывать. Хозяину было и не до ее малышей, что лежали, плотно прижавшись друг к другу, в дальнем углу собачьей конуры. Аза не понимала, почему воз, нагруженный и увязанный верёвкой, куда-то увозила кобыла Сивка на телеге вместе с хозяевами, а она оставалась в конуре со своим приплодом.
Она металась, пыталась бежать за скрипучей повозкой хозяев, но, пробежав пару проулков, возвращалась опять к щенкам. Лизнув каждого, она выбежала на дорогу и смотрела вслед удаляющимся кормильцам.

Потом Аза взяла зубами за загривок одного щенка и побежала вслед за повозкой, нагнав её уже на окраине города. Не сразу хозяева заметили Азу со щенком в зубах. А Сивка, как назло, бежала рысью — Сидор Панкратьевич постоянно её подгонял вожжой по боку. Все ехавшие на телеге были настолько убиты горем, что казалось, они находились в каком-то гипнотическом состоянии. Они еще никак не думали, и даже никак не догадывались, что эта беда пришла надолго и в их судьбе произойдут перемены, которые приведут к длительной разлуке.
Только маленькая Тома увидела Азу и тихо проговорила: «Аза сзади бежит». Но ни мать, ни отец не слышали её. Сивка тоже старалась со всей лошадиной прытью быстрее увезти хозяев из кромешного ада. Несколько километров Аза продолжала бежать со щенком в зубах. Придорожный ореховый куст, как специально, веточкой зацепился за косынку Юлии Ивановны, и она резко повернула голову в противоположную сторону.
«Аза! Аза! — вскрикнула мать. — Она в зубах что-то несет, Сидор, посмотри». Хозяин, отстранившись от суровых и ужасных мыслей, заполонивших в эти страшные часы его голову, остановил лошадь. У собаки в зубах был щенок, совершенно беспомощный, слепой, но полненький животик делал его приятным на вид «клубочком». Тома обрадовалась, что отец подозвал Азу. Собака подбежала и бережно положила щенка у ног хозяина. Сидор Панкратьевич взял щенка, завернул в тряпочку, положил на телегу и сказал: «Ну ладно, что поделаешь, значит, у него такая судьба, быть эвакуированным ещё слепым, пусть едет».
Аза как будто боялась за щенка, подпрыгивала и высматривала, где он там лежит, будто хотела сказать: «Смотрите за ним, а я побегу, у меня ещё двое там осталось».

Было жарко, за повозкой стояла столбом пыль такая, что никто и не заметил, что Аза уже не бежала вслед за хозяевами. А она, остановившись в поле, стояла и долго смотрела вслед удаляющейся Сивке с её щенком. Но сердце Азы рвалось на части, у неё в городе осталось двое, как они там? Аза порывалась бежать вслед, но материнские инстинкты останавливали ее и звали обратно в страшный город с огнём, взрывами, ужасным гулом и воем.
Она, собравшись с силами, всё быстрей и быстрей бежала обратно, как будто осознавая, что нужно поступить именно так, а не иначе. Бежать, бежать, взять ещё одного и быстрее, быстрее назад к Сивке и хозяевам пока они не уехали далеко.
Город был уже на виду, но Аза нюхала дорогу, по которой недавно бежала в противоположную сторону, и, боясь сбиться с пути, боясь потерять след, торопилась обратно к своим оставшимся щенкам.
Когда она вернулась во двор, где около сарая была её конура, услышала визг. Она радостно лизала их, прилегла к ним животом, будто говоря: «Не бойтесь, я с вами, я вас не брошу, пейте молочко, вы — самое дорогое, что у меня есть…».
Покормив щенят, она взяла зубами одного из них, вынесла из будки, сделала несколько шагов, но услышав жалобное скуление последнего оставшегося щенка, вернулась назад, полизала его и опять побежала к тому, лежащему на дорожке. Аза взяла его за холку зубами. Скорее туда, где один уже едет с хозяевами на лошади. Быстрее догнать, быстрее!..
Открыть пасть, дать отдохнуть челюстям, которые сводила ужасная усталость и боль от постоянной нагрузки в полусжатых зубах, она не могла. Аза бежала ровно, в надежде, что вот-вот нагонит Сивку с повозкой, в которой едет её беззащитный, беспомощный и голодный первенец.
Хозяева, к тому времени проехав с десяток километров, а может и больше, остановили Сивку, чтобы дать ей отдохнуть. Да она и сама начала всё чаще останавливаться, щипать на ходу придорожную траву.
На пути появилась река. Преодолеть её можно было только вброд. В том месте было быстрое течение, а дно, как специально, устлано камнями и крупным песком. На берегу стояли три избы, покрытые соломой. Солома была жёлтая, ржаная, такое покрытие называлось «под гребенку». На склоне к реке был виден колодец с журавлём и привязанной к нему деревянной квашнёй.
Сидор Панкратьевич остался поить Сивку у брода, он отпустил чересседельник и рассупонил хомут, освободил шею лошади, чтобы та могла наклонить голову и напиться прямо из реки. Сивка жадно пила воду, долго набирая её в рот, а затем одним большим глотком проглатывала. Было видно, как ком проглоченной воды двигался по шее. Юлия Ивановна сняла Тамару с повозки. Кошку посадила в корзину, перед тем вытряхнув из нее содержимое на телегу. Корзину с Муркой закрыла крышкой, прижав ее сверху армяком, чтобы кошка не сбежала.
Тома с мамой подошли к кринице с невысоким дубовым срубом. Вода была такой прозрачной, что если бы не голубое облако, отражающееся в воде, то, казалось бы, криница была пуста. Мать взялась за деревянную посудину, висевшую на льняной верёвке, прикреплённой к журавлю, и набрала воды. Они напились. Этот вкус свежести и холода остался у Тамары в памяти на всю жизнь. Разве вкус колодезной воды можно сравнить с водой городской, что с запахом труб и хлорки?
Сидор Панкратьевич тем временем отвел Сивку, не распрягая, на лужайку с зелёной травой из лапчатки, клевера и лисохвоста. Довольная лошадь набиралась сил, как будто чувствовала, что путь предстоит ещё долгий, нужно хорошенько подкрепиться. Хозяин тоже подошёл к кринице, напился и сказал: «Сколько лет этот источник здесь существует, а вода всё не кончается, встречает родник всех путников и провожает, не скудея при этом, а становясь лишь чище и вкуснее, он придает сил всем жаждущим. Но немцев мы встречать будем не так, как родник встречает нас, мы их угостим по-другому, вот только соберемся с силами».
На телеге мать развернула узелок с краюхой хлеба, которую разломила на три части, и все его ели вприкуску с зелёным луком и солью. Сивка тоже утолила голод.
Сидор Панкратьевич поправил сбрую, зауздал кобылу, и, усаживаясь на телегу, они вспомнили о маленьком путешественнике. «Мама, где щеночек?» — спросила Тома. А он, замотанный в тряпочке, пытался что-то найти, но из-за своей слепоты не мог этого сделать.
Все уселись на повозку, и Сивка медленно начала спускаться с пологого берега реки прямо в воду. Если бы не грохот колес о камни, то могло показаться, что телега плыла по воде, а не ехала. Ещё немного и преграда на пути была бы преодолена, но деревянное колесо, рассохшееся за лето, вдруг как-то покосилось. Повозка стала боком, и только Сивка успела вытащить на другой берег телегу, как колесо отвалилось.
Сидор Панкратьевич распряг Сивку, достал молоток из ящика с инструментом, который в деревне очень ценился в то время, и начал набивать обод на ступицы колеса. Выполнить такой ремонт, удалось не сразу, пришлось потратить уйму времени. Однако поломка была устранена, все начали усаживаться на повозку, но вдруг на противоположном берегу заметили спускающуюся к реке собаку. Это была Аза. В зубах её был ещё один щенок.
Сидор остановил лошадь, и все замерли в ожидании, как собака переплывет через реку. Аза, высоко задрав голову со щенком в зубах, стараясь не намочить его, преодолела быстро текущее русло. Выйдя на берег, отряхнулась, предварительно положив щенка на землю. Потом опять взяла его зубами, поднесла к повозке удивленных хозяев, положила, легла рядом и начала его кормить. Сидор Панкратьевич взял из рук Тамары первого щенка и положил к соскам Азы. Щенок, довольно причмокивая, нашел сосок, и теперь оба жадно пили молоко своей матери.

Сидор Панкратьевич, жена и дочь удивленно смотрели на Азу, которая спасала своих щенят, вопреки всему. Интуиция хорошей матери делала своё дело. Аза была уставшая, измождённая, с провалившимися боками, с сильно обвисшим хвостом. Накормив детёнышей, встала, а они, как прилипшие к соскам, слегка приподнимались следом за ней, но потом падали вниз друг за другом.
«Ну, что будем делать? Нужно ехать дальше», — сказал Сидор Панкратьевич. Забрали щенят на телегу и тронулись в путь. Все были довольны случившимся по-своему. Маленькая Тамара радовалась больше всех. Юлия Ивановна задумалась о случившемся, из её глаз потекли слёзы от мыслей: «Это же надо, среди людей бывает всякое, оставляют в роддоме, бросают на произвол судьбы, а тут животное, и такое сердечное, преданное своим малышам, готовое на любые испытания ради них». Сидор Панкратьевич не особо переживал о случившемся с собакой, у него были другие заботы и беды.

Аза бежала следом, впереди на горизонте показался высокий хвойный лес. Он выделялся тёмно- зелёной полосой. Усталая Сивка едва переставляла копыта друг за другом. Порой казалось, что, наступая в следы передних ног задними копытами, они совпадут в шаге и Сивка упадёт. Но такого не случилось, и лошадь напористо тащила телегу вперёд, туда, где, казалось, совсем нет войны.
Аза не успевала за повозкой, она отставала всё дальше и дальше, а затем вовсе остановилась. Обернувшись прощальным взглядом в сторону хозяев, увозящих её щенят, опять начала двигаться в сторону Смоленска. Она пыталась делать быстрые шаги, иногда переходя на бег, но усталость давала о себе знать. Высунув язык от июльской жары, она медленно шла обратно в город. Ведь там остался еще один, беспомощный и никому не нужный, кроме неё, щенок.

Трудно сказать, сколько прошло времени, но только к глубокой ночи она вернулась в город. Усталость притупила ее чувства. Она не так чутко, как раньше, ощущала запах своего двора, а потому повернула не на ту улицу. В темноте возвратилась обратно, по острому запаху лошадиного навоза нашла разрушенный бомбой сарай, где раньше стояла Сивка, вот тут где-то рядом должна быть и её конура. Но все запахи пропали, был только один — гари и дыма. От частного дома, где прежде жили её хозяева, ничего не осталось. Сгорела и собачья будка, и сарай, где раньше стояла Сивка.
Обнюхав всё во дворе, она не нашла своего третьего щенка. От усталости и горя она легла на землю, прижавшись к ней животом, положила голову на вытянутые вперёд лапы и, закрыв глаза, думала о том, как она хотела спасти всех своих щенков, как торопилась из последних сил, безутешно печалясь о том, что не всё смогла.
И только под утро Аза, придя в себя от боли в груди и подошедшего молока, поднялась и побрела опять туда, куда увезли её двух детёнышей.
Лапы Азы болели, подушечки на них были стёрты, мышцы во всём теле ныли, и она с трудом передвигалась по дороге. Собака шла, иногда бежала, не замечая ничего вокруг себя: ни стрекотание в траве кузнечиков, ни песен жаворонка в небе, ни кукушку на березе, так настойчиво напоминавшую о своем здесь присутствии.
Лишь через несколько часов она дошла до той реки, через которую вчера переносила своего второго щенка. Жадно лакая воду, стоя по брюхо в воде, у неё будто бы появились какие-то силы. Она вышла из воды, пытаясь идти, неловко переходила на бег, пошатывалась из стороны в сторону, но двигалась вперед, хоть теперь уже и не так быстро, как прежде.
Впереди Азу встретил большой лес. Он тянулся несколько километров до самой деревни Чистяки, туда Азу вели следы Сивки. Бор встретил её свежестью и прохладой. Необычная тишина захватила слух Азы. Лишь изредка были слышны гиканье совы, стук дятла, да еще одна вещунья настойчиво куковала с длительными перерывами. Если бы Аза могла спросить у нее, сколько ей осталось жить?, то кукушка старательно пророчила бы ей долгую жизнь. Но отвлечься от мыслей, которые её двигали вперёд к цели, она не могла. А цель была одна — как можно быстрее добраться до своих голодных щенков. Они там, где остановилась Сивка. Влажный, свежий воздух в лесу выдавал ещё более четко запах следов лошади. От этого Аза увереннее, из последних сил, продолжала двигаться вперед. Наконец вдали появился просвет. Окраину леса выдавала в темноте задержавшаяся в небе закатная зорька.

Выйдя из глухой чащи, Аза услышала пение вечерних петухов. Впереди была деревня Чистяки, туда и вел её запах следов Сивки. Аза пугливо шла по улице деревни, где её встречали деревенские собаки, злобно лаявшие на неё. Она, обессиленная, не вступала в драку, а лишь сильнее поджимала хвост и устало брела туда, где надеялась увидеть и накормить своих щенят. След и запах Сивки привёл её во двор, где стояла та самая телега, на которой лежали её щенки. Они были живы, но у Азы не было сил вспрыгнуть на повозку. Хозяева уже спали. Она жалобно скулила, из последних сил издавая звуки: «Я здесь, я пришла, мои крошки!» Но жизнь медленно оставляла её.
Когда утром хозяева вышли из дома, Аза была уже неживой. Её бездыханное тело лежало на боку, вытянув лапы, как будто приготовившись кормить щенков…

Прошли военные годы. Сидор Панкратьевич вернулся с фронта с боевыми наградами. Вырастили они с Юлией Ивановной четверых детей. Прожили до глубокой старости и нам, деревенским мальчишкам, не один раз рассказывали эту трогательную историю о собачке Азе, столь верной своему материнскому долгу.

Иван Мамоненков,
дер. Хохлово,
Смоленский район

Иван Иванович МАМОНЕНКОВ родился в деревне Чистяки Краснинского района Смоленской области.
Рос и воспитывался в многодетной крестьянской семье (родители поставили на ноги шестерых детей). Все тяготы и невзгоды сельской жизни той не очень далекой поры знакомы его рукам с раннего детства. Это была самая первая школа в его жизни: родители передавали сыновьям свои умения, знания, прививали любовь к труду — то наследство, которому нет цены!
Без этих заложенных с пеленок житейских премудростей не построить было бы потом Ивану Ивановичу двух собственных домов, не вырастить самому двоих сыновей, а о количестве посаженных деревьев уж и говорить не приходится. Так что жизненную мужскую программу-максимум он выполнил с лихвой.
После окончания десятилетки учился в Смоленском техникуме связи, служил в рядах Советской Армии. Здесь судьба свела его с очень известными и знаменитыми людьми, дважды Героями Советского Союза — нашим земляком Владимиром Дмитриевичем Лавриненковым и Евгением Яковлевичем Савицким (отцом летчика-космонавта Светланы Савицкой). Эти легендарные личности оказали очень большое влияние на формирование его характера и мировоззрения, признается Иван Иванович.
Затем он окончил естественно-географический факультет Смоленского государственного педагогического университета и 27 лет отдал работе в одной из сельских школ Краснинского района. Порой работу со школьниками на селе приходилось совмещать и с рядом других занятий, что позволяло ему находиться всегда среди большого количества людей, хорошо знать их заботы, проблемы и ими жить.
Его малая родина — край, богатый событиями с очень давних времен, не исключение и годы Великой Отечественной войны. Истории, рассказанные земляками, говорит Иван Иванович, потрясают патриотизмом, преданностью и любовью, порой своей невероятностью.
Услышав их, продолжает он, рука сама тянется к перу: это ведь наша история, что повествует о жизни, о человечном и человеческом.
Неравнодушие, умение подчеркнуть в обычных вещах особенности деталей, эмоционально тонко передать настроение и переживания героев — отличительная особенность творчества Ивана Ивановича.

Предлагаемый вашему вниманию рассказ «Прощай, Аза!» — первый публичный выход автора на большую читательскую аудиторию.
Владимир Лагутин